20 лет назад затонула атомная подводная лодка «Курск». 30 июля 2000 года экипаж участвовал в параде кораблей ко дню ВМФ, а затем отправился в последний поход.
Своим взглядом на причины трагедии, объединившей всю страну, поделился митрополит Мурманский и Мончегорский Митрофан.
Курский рубеж
Александра Михова, «АиФ на Мурмане»: – Владыка, 10 лет назад вы выпустили книгу «Неугасимая лампада «Курска». Почему у вас возникла потребность написать её?
Митрополит Мурманский и Мончегорский Митрофан: – Я отслужил на Северном флоте 26 лет, у меня отец – подводник, капитан первого ранга, участник войны. Он нам с братом запретил идти на подводный флот, потому что слишком много горя пережил в своей жизни, занимаясь этим делом. Он испытывал новые подлодки, и много было потерь: гибли экипажи. Об этом, конечно, не рассказывали, это была тайна, даже родные люди не знали, что происходило, им скупо и без подробностей сообщали: погиб при исполнении служебных обязанностей. Хорошо, если хоть могила была. Такова реальность жизни в Советском Союзе. Тема героизма подводников присутствовала в моей семье, отец тяжело всё переживал.
Кроме того, в силу того что я ушёл в монашество, мне казалось необходимым написать книгу, где было бы рассказано о духовной причине этой трагедии. Я не хотел рассуждать о технических, политических вещах, не собирался никого обвинять, как это у нас принято. Всегда за какой-то трагедией стоит промысел божий, который нам необходимо понять и усвоить. Ничего не происходит просто так. С помощью трагедии подлодки «Курск» божий урок был нам явлен.
– В книге вы приводите слова Д. С. Лихачёва: «возрождение России начнётся с Севера», потому что «он полит кровью». Я не раз слышала рассуждения о том, что «Курск» стал переломным моментом в истории страны, некой точкой невозврата. Вы с этим согласны?
Лучший экипаж самой совершенной подводной лодки по ночам ездил разгружать вагоны, потому что не платили зарплату, кормился за счёт шефов из Курска, которые присылали машины с овощами, макаронами и крупами. Продукты делили между детскими садами, семьями и подлодкой, чтобы есть в автономке. Ужас происходил. Должно было случиться нечто, что бы положило предел падению страны.
– Наша великая страна в то время переживала ужасные времена: всё было на продажу, всё поносилось, то, что казалось незыблемым и святым, стало предметом для насмешек. Всё рухнуло. Ничего не жалко, всё пилится и продаётся, современные корабли пускают на слом, за каждую распиленную подлодку получали деньги. Лучший экипаж самой совершенной подводной лодки по ночам ездил разгружать вагоны, потому что не платили зарплату, кормился за счёт шефов из Курска, которые присылали машины с овощами, макаронами и крупами. Продукты делили между детскими садами, семьями и подлодкой, чтобы есть в автономке. Ужас происходил. Должно было случиться нечто, что бы положило предел падению страны. И таким пределом могло быть общее горе, которое всех бы заставило задуматься, что мы творим. Этой бедой стала гибель «Курска». Общее горе созидает разрозненный народ, а не праздники с дискотеками. Когда писал книгу, я встречался со многими участниками той трагедии: с жёнами, матерями, членами комиссий, командующим Северным флотом В. Поповым, с экспертами судостроения, криминалистами и патологоанатомами. Я считаю, что 2000 год – это рубеж: рубеж, когда завершилось наше падение в пропасть.
Каждый человек переживал эту трагедию как личную. Кого ни спросишь, чем они занимались в августе 2000-го, все отвечали: сидели у телевизора и плакали.
– В истории нашей страны было огромное количество трагедий: теракты с захватом заложников, авиакатастрофы и прочее. Но именно гибель подводников в Баренцевом море что-то сломала в душах людей. Как вы думаете, почему люди со всей страны – с Кавказа, из Курска, с Дальнего Востока – все вместе переживали гибель «Курска» как личную трагедию?
– Потому что мы дошли до предела. Когда-то этому должен был наступить конец. Это было от господа, который пожалел нашу страну. Тысячелетняя Россия, Святая Русь превратилась просто, простите, в шлюху, которая всё продавала и хохотала. Уважаемыми людьми стали бандиты и валютные проститутки. Всё перевернулось в головах. И нужно было это прекратить. Даже то, что была выбрана самая современная лодка и самый лучший экипаж, – для жертвы всегда выбирается лучшее, не абы что. И это потрясло. Эта лодка легла поперёк нашего падения, она не дала нам возможности разнести страну в клочья. Пришло время собирать Россию воедино, одуматься, строить страну заново. То, чем мы и занимались эти 20 лет. Нашёлся лидер, за которого не стыдно. Теперь всё изменилось, военнослужащие получают достойную зарплату, растёт авторитет страны, которая может за себя постоять.
Заупокойные службы в Варзуге
– В вашей книге старец отец Василий призывает не сводить причины трагедии к техническим проблемам. Он видит их в нравственном упадке: жёны перестали ждать мужей с моря. Спустя 20 лет семьи поменялись?
– Я считаю, 90-е годы повлияли на семьи катастрофически: полное падение нравственности и морали. Сегодня мы начинаем приходить в себя, конечно, семьи меняются, появилась надёжность, гарантии. Офицеры чувствуют себя уверенно, к ним относятся с уважением. Но в семьях ещё нет высоких идеалов. Для нас семья – это то место, где воспитываются дети. Семья — это малая церковь. Сегодня мы стоим в самом начале пути.
– Где вас в августе 2000-го застала весть о трагедии?
– Летом 2000 года я как раз принял монашество и уехал служить в такие дальние края, о которых и понятия не имел: на Терский берег, в эти патриархальные деревни. У меня не было ни телевизора, ни мобильной связи, мне стали говорить жители, что что-то случилось с подлодкой. Подробно я обо всём узнал, когда приехал в Мурманск, а затем владыка Симон привёз ко мне в Варзугу членов семей экипажа. Тогда надо было что-то делать. Люди не признавали подводников погибшими и не могли никак решиться служить заупокойные службы, а это уже нужно было душам умерших. Молиться о здравии было уже абсурдно. Надо было людей как-то отвлечь. Жители Терского берега их встретили, накормили, и мы пошли за Успенскую церковь, туда, где сохранились древние могилы священников, и там отслужили первую заупокойную литию, помянули всех поимённо. И затем во всех приходах стали служить за упокой.
«Нас едва тогда не стало»
– После гибели подводников были написаны четыре иконы с их ликами в обрамлении. В обществе этому была дана неоднозначная оценка: они же не святые, да и, кроме того, на борту подлодки были и мусульмане. Как вы это можете объяснить?
– Специалисты по иконописи говорили о нарушении канонов. Я с ними лично беседовал: икона состоит из двух частей – внутри – святой, а снаружи – рама. Мы это предусмотрели. А на раме можно писать хоть что! Ну мы же пишем их не в нимбах, почему нельзя? Ведь есть иконы с житийными сценами, в которых присутствуют и бесы, и красноармейцы, расстреливающие мучеников. Потом нам задавали вопросы, почему во время молитвы не исключаются имена неправославных моряков. На эту темы владыка давал ответ: они все покрестились в мученической воде. Они выполнили приказ и погибли. И не наше право судить, были они верующими или нет. Мы не можем никого отделить, о ком молиться, а ком – нет. Господь разберётся, и каждому воздастся по его заслугам.
– Вам тяжело было писать эту книгу?
– Все говорят, что читают её и плачут. Наверное, это закономерно, в неё вложена вся скорбь. Не то что тяжело, я думаю, это книга моего долга. Я обязан был это сделать. Я писал её очень искренне и сопереживая, а иначе это сделать было невозможно. Хотел написать книгу, которая должна была утешить всех тех, кто скорбел. Для меня было очень важно мнение родственников – матерей, жён. Они сказали, что наконец получили книгу, которую очень давно ждали. Книг было выпущено немало, но их писали специалисты по подводным лодкам, проектанты, которые знают матчасть, они пишут про технические проблемы – кому это всё интересно, зачем показывать свою образованность? Людям нужно было сказать слова утешения и надежды, показать, что наши подводники – герои, они выполнили очень важную для всех нас задачу. Они открыли мир высоких нравственных ценностей, мир, который мы чуть было не потеряли навсегда впотьмах 90-х. Нас едва тогда не стало.