Путь художника. О свободе, библейских образах и восприятии искусства

«Творчество — это всегда эксперимент, а он подразумевает неудачи. Поэтому многие не экспериментируют, а сразу делают то, что покупают. Ещё не взяли кисточку, а уже знают, сколько это будет стоить», – считает заслуженный художник РФ Анатолий Сергиенко.

В художественном музее в честь 75-летия мастера проходит его юбилейная выставка «Открываю библию». Анатолий Александрович поделился с корреспондентом «АиФ» своими взглядами на современное искусство.

«Мне это необходимо!»

Алёна Гаврилова, «АиФ-Мурманск»: – Анатолий Александрович, мы живём в непростое время: пандемия, люди озабочены состоянием здоровья, а не состоянием души. Сегодня художнику трудно заработать на жизнь?

Анатолий Сергиенко: – Очень сложно! Однако художник должен творить, жить этим делом и настолько его любить, чтобы было неважно, беден ты или богат. Неслучайно Дали, Пикассо, Матисс, Шагал в конце жизни стали очень обеспеченными людьми. А Тициан – тот вообще был дипломатом с замком и слугами! Но он писал картины до конца своих дней и буквально жил в мастерской: он родился художником. Так же, впрочем, как и Рембрандт. Могу сказать, что даже в тяжёлые времена художники по призванию не бросают искусство, просто их образы имеют более трагический характер.

Я никогда не задаюсь вопросом, зачем я пишу картину. Просто мне это необходимо: сам процесс творчества очень увлекательный. Ради момента, когда ты чувствуешь, что вот оно, то, о чём ты мечтал, и стоит творить! Это незабываемый миг.

– Сегодня в искусстве звучит ностальгия по прошлому – по советским временам, девяностым годам. Как вы думаете, почему?

– После распада СССР появилась свобода, но многие попросту не знали, что с ней делать. На смену искусству соцреализма пришёл тогда ещё непонятный авангард. Вот рисовал художник ветеранов всю жизнь, времена поменялись, и он уже не знает, где себя применить. Уровень искусства соцреализма, если говорить объективно, был крайне низким. А что ещё хорошего в то время? В магазинах не было ничего, повсюду воровство и беспредел. Знаете, в 90-е годы у меня было перманентное чувство, будто в какую-то яму летишь, – настолько всё хуже становилось. Благо тогда впервые появилась возможность выезжать за границу, увидеть мир, другое искусство. Тридцать лет назад я сделал авангардную выставку, и публика не знала, как к этому относиться: это был радикальный поворот в моём творчестве, люди ещё к такому не привыкли.

«Сравнить старый Мурманск и современный – столько хороших скверов появилось за последнее время, красивых зон отдыха. В обновлённом пространстве и чувствовать себя начинаешь по-другому».

– В последнее время на улицах Мурманска и других городов появилось много элементов благоустройства: парклеты – деревянные лавочки с вазонами, даже лежаки. Вы как к этому относитесь?

– В советское время мы жили в сплошном бетоне: огромные пустые площади, серые дома, стальной цвет асфальта. Выезжая в европейские страны, ощущаешь разницу. Чувствуется, что в этих городах комфортно и уютно жить. В России наконец-то приблизились к такой эстетике. И как бы ни ругали власть имущих за стремление к современному дизайну, красоте, всё же они молодцы! Сравнить старый Мурманск и современный – столько хороших скверов появилось за последнее время, красивых зон отдыха. В обновлённом пространстве и чувствовать себя начинаешь по-другому. Правда, дворы всё ещё требуют большего внимания. Надо за них браться!

Каноны восприятия

– Десять лет назад в интервью «АиФ-Мурманск» вы рассказывали, что библейская тематика – одна из главных. И, судя по новой выставке, ничего не изменилось?

– Над библейской темой я работаю уже много лет. Главной быть она не перестала, более того, я ещё больше в неё углубился. Это вечная тема – борьба добра со злом. Почти вся история мирового искусства — это попытка постижения библейских истин изобразительными средствами, создание образов, которые могут стать примером для духовного совершенствования человека. Хотя, признаюсь, есть в ней много сложных для понимания моментов. Порой меня спрашивают, сколько времени я рисовал ту или иную картину. Это может длиться месяцы и годы, но пока в голове не появится чёткий образ задуманного, к работе я не приступаю. Чем больше ты проработаешь внутри, тем убедительнее и быстрее будет получаться картина.

Когда я только начинал творческий путь, проявляться в этой теме было гораздо сложнее. В год столетия Ленина я выставил гобелен с изображением Адама и Евы под названием «Начало». На нём два лица – мужское и женское – объединены как бы в одно, а между ними из неба вырастает рука Всевышнего, держащая цветок. В те времена проверяющие просматривали картины перед выставками в несколько этапов. И до чего же извращённый вкус должен быть у людей, чтобы подумать, что на картине будёновец! За отворот шапки проверяющие приняли руку Творца. В названии «Начало» тоже увидели отсылку к революционным событиям. В общем, на последнем просмотре перед открытием выставки, когда картина уже была в экспозиции, один из художников, наконец, разглядел и Адама, и Еву, и змея, и яблоко. Помню, когда это вскрылось, председатель комиссии стал красный, как помидор. Он подбежал, сорвал гобелен, стал топать ногами.

– Были случаи, когда ваше видение библейских сюжетов не совпадало с тем, как их воспринимают служители церкви?

– Святые отцы порой думают, что картины на библейскую тему должны соответствовать тем же канонам, что и иконы. Но ведь современное искусство предполагает совсем иное. Будучи в гостях у митрополита Симона, я подарил ему альбом, где были работы на библейскую тему. Мы говорили об этом, с моим видением он соглашался, но с сомнением. Однажды на выставке в Полярном был представлен образ Иоанна Крестителя. Он был на год старше Христа, жил в пещере, проповедовал появление миссии, питался травой, кузнечиками, пил ключевую воду. Представьте себе молодого мужчину, осунувшегося, смуглого, борода до колен. И вот он выходит из пещеры… Ну как ещё, по-вашему, он должен выглядеть? Увидел мою картину местный батюшка и сказал: «О, боже мой, какое кощунство! Как вы могли приобрести это в музей?» Такая реакция священнослужителей для меня не редкость.

Вне формата

– Знаю, что вы родом из Запорожья. Как так получилось, что приехали на Север и прожили здесь большую часть жизни?

– В художественном училище я был круглым отличником, но так получилось, что в Академию художеств (она же Репинский институт) не поступил. Один из известных профессоров сказал: «Трудно ломать будет». Им нужен был мягкий пластилин, из которого можно было лепить похожих на себя. В киевский институт я поступать не захотел, после армии построил мастерскую во дворе, там и работал.

Запорожье – город сталеваров, нам диктовали, что рисовать. Что не выставка – то картины с дымящими трубами заводов, портретами сталеваров, передовиков труда, домнами. Если ты не писал это, за художника тебя не считали. А я делал другое.

«В советское время выставка без жюри считалась чем-то немыслимым, когда работы не смотрит обком».

В своё время я дружил с творческими ребятами: с поэтами, журналистами. Как-то раз в новом здании Дома культуры при большом заводе они устрои-ли вечер молодых поэтов. Но, как понимаете, собрались там не только ценители красивого слога: с блокнотами пришли сотрудники цензуры и КГБ. Не ожидая такого подвоха, друзья-поэты хотели воспользоваться случаем и прочесть стихи, которые никогда не напечатают. А я вместе с другими художниками открывал выставку. Казалось бы, нам повезло: председатель Союза художников уехал в отпуск. В советское время выставка без жюри считалась чем-то немыслимым, когда работы не смотрит обком. В таких случаях показы картин, как правило, отменялись, но не в этот раз. Заместитель председателя оказался весьма лоялен. Вы, говорит, вот те две картины уберите, а эти вроде и ничего. Так и попали на всеобщее обозрение мой автопортрет на фоне иконы князя Владимира и иллюстрации к роману «Мастер и Маргарита». Тогда его только-только напечатали в журнале «Москва». Выставку закрыли на следующий день, председателя жюри вызвали в обком, он получил строгий выговор.

Картины жизни. Каким видит Заполярье известный художник? Подробнее

После этой истории в мой адрес стали звучать обвинения, мол, я сбиваю молодёжь с толку. Мной начали активно интересоваться специальные органы. Да что там! Началось самое настоящее преследование, меня не покидало ощущение слежки. Картины перестали принимать на выставки. Я понимал: перспектив вступления в Союз художников и свободного творчества в этом городе у меня нет.

В 70-е мой брат служил на Северном флоте. Он-то и рассказал мне, что в Заполярье нужны преподаватели изобразительного искусства. Так я уехал на Север. Думал, пересижу здесь два-три года, но остался на всю жизнь. Наверное, ангел-хранитель всё-таки существует: нужно было уехать из родного края, чтобы выстоять как художнику. К своему юбилею я это отчётливо ощущаю. Когда мне исполнилось 50 лет, я говорил: мне кажется, что как художник я только начинаюсь. И вот спустя ещё четверть века могу сказать: как художник я состоялся. Всё-таки правы японцы, которые говорят, что путь художника начинает отсчёт только после 60 лет. Я считаю, что так происходит потому, что к этому возрасту у человека окончательно формируется отношение к искусству, завершается его философское осмысление.