«Мы просили любви и покоя…». Рецензия на спектакль «Поминальная молитва»

В Мурманском областном драматическом театре с успехом идёт спектакль «Поминальная молитва». Доцент, кандидат филологических наук Марина Наумлюк поделилась впечатлением о постановке.

Из «глубин забвения»

Спектакль начинается метафорическим прологом: тусклый фонарь освещает сцену и актёров, стоящих у рампы. Мы видим неясные лица в полумраке, размытые силуэты – так из «глубин забвения» возникает история Тевье. А далее он сам рассказывает о деревне Анатовке, в которой есть место и украинцу, и еврею, и русскому. Между ними протягиваются связи, основанные на понимании человеческого родства.

Пьеса Григория Горина «Поминальная молитва» по мотивам произведений Шолом-Алейхема - премьера уходящего года и поставлена в Мурманском областном драматическом театре его главным режиссёром Станиславом Васильевым.

Сценическая история книги Шолом-Алейхема насчитывает несколько интерпретаций, но режиссёру каждого нового поколения этот материал интересен двухмерностью драматургического построения: за простым сюжетом, его достоверными персонажами встаёт образ трагической судьбы, подобной античному року. В новой постановке основой режиссёрской концепции становится тема памяти. Это и память о народных и культурных традициях, о бессознательно – архетипических формах бытия, память чувств, память о времени и о пространстве, о людях и предметах.

Дом – хранитель памяти

Центром пространственной организации спектакля становится дом как опора человека в мире, как воплощение древнейшего лада жизни (замечательная работа художника – постановщика Н. Авдевой при участии С. Васильева). Лаконичная декорация не меняется в течение действия и представляет собой фасад деревянного старого трёхэтажного здания, полинявшие доски которого расходятся, образуя щели. Это жилище многих поколений семьи Тевье. Актёры естественно и легко существуют в пространстве дома: из окон выглядывают дочери Тевье и его жена, вечером, когда семья собирается в комнатах и зажигает свет, дом сияет как фонарь, как печка с приоткрытой дверью – из каждой щёлочки сквозят тёплые лучи.

Простые формы дома хранят память о пересечении разных культурных эпох. Прямая фронтальная стена с дверьми и маленьким алтарём посередине (раскрываются ставни, горит семисвечник, молится Тевье) напоминает скену и проскений древнегреческого театра. Сходство становится почти мистическим в сцене смерти Голды, жены Тевье: в полумраке открывается дверь, и в сиянии света на повозке появляется умирающая Голда в белой одежде – саване. Так античные греки обыгрывали сцену смерти: растворялись двери скены, и на специальной тележке – эккиклеме вывозили тело убитого героя, напоминая о неотвратимости рока.

Художник по свету (П. Куделькин) создал очень красивую партитуру светотени, благодаря которой невзрачный дом кажется живым. На стене отражается тень дерева, посаженного отцом Тевье. В какой-то момент дом с его вертикальными, горизонтальными, диагональными линиями, ассимметрией окон и наличниками напоминает подсвеченный снизу фасад готического собора с очень сложной и нарядной игрой бликов в каменных узорах. Ритмы света и тени сродни памяти, в которой одни события всплывают, другие остаются в глубине…

В художественной палитре спектакля неяркие краски, спокойная цветовая гамма - точка отсчёта трагического ритма в движении сюжета. Светлые пастельные цвета девичьих платьев как будто сгущаются к финалу драмы и превращаются в коричневые, серые, тёмно-фиолетовые оттенки. В спектакле не раз возникают фронтальные мизансцены, похожие на фотографии, есть и эпизод фотографирования во время свадьбы. Цветовое решение многих сцен напоминает сепию или старинный размытый снимок.

Предметный мир полон иносказательных смыслов. Колёса от телеги («телега жизни»?), их округлость уравновешивается чёткими прямыми линиями стульев и стола. Книги в руках молодых героев (а это любовные пары) – аллюзия на историю страсти Паоло и Франчески из «Божественной комедии» («с тех пор мы больше не читали»). А может быть, это «Книги судеб»? На этом фоне скрытых литературных реминисценций естественно звучат строки Пушкина из «Полтавы» о поздней любви старика Мазепы, адресованные мяснику Лейзеру. Так рождается поэтическая аура спектакля.

Лад жизни

Васильев сохраняет композиционную логику драмы Горина. История семьи Тевье раскрывается способом монтажа отдельных разножанровых картин. Это череда монологов Тевье о ключевых событиях из жизни его семьи: о замужестве дочек, рождении внучки и смерти любимой жены, о погроме, об изгнании. Комична сцена, когда Лейзер сватает Цейтл, а Тевье уверен, что речь идёт о покупке его рыжей коровы. Трагизм эпизода, где отец отрекается от дочери, сменившей веру, подчёркивается разладом голоса и жеста: голос Тевье (артист В. Равданович) проклинает, а рука гладит любимую дочку. Высокая поэзия озаряет сцену смерти Голды. Режиссёрская концепция акцентирует перипетию. Свадьба Цейтл заканчивается погромом, смерть Голды рождением ребёнка, налаженный ход жизни – изгнанием за черту оседлости. Вот это волнообразное движение верх и вниз соответствует основным ритмам человеческой жизни, отражает ход безличной судьбы, который сохраняется в глубинах памяти.

Одно из сильнейших средств художественной выразительности спектакля – его ритм, который стремится к гармонии всех элементов театрального действия. Ритмический рисунок существует в уравновешенности и контрастности предметных линий и форм, в цветовой взаимосвязи, в музыкальной партитуре спектакля. Движение актёрских образов происходит через танец. Прекрасен эпизод, где жена и дочки Тевье месят и раскатывают тесто: этот танец, исполненный руками, повторяет древние ритмы работы, создаёт атмосферу радости, молодости, восторга! Сцена свадьбы поставлена балетмейстером В. Выдриным в стиле характерного танца, это картина из народной жизни с элементами еврейского обряда. Танец продолжает тему счастья и любви. Красивая музыкальная партитура, связанная с еврейскими народными мелодиями, как и присутствие на сцене музыкантов – исполнителей, не разрывают движение сюжета, а формируют эмоциональный фон спектакля.

Таинство рождения человека и его ухода - это полифоническая партитура световых потоков и человеческого голоса. Затемнением уничтожается граница между сценической реальностью и запредельным миром.

Наиболее выразительным примером согласованной работы художников, режиссёра, исполнительниц роли Голды становится эпизод её смерти и одновременного рождения маленькой Голды – внучки. Таинство рождения человека и его ухода - это полифоническая партитура световых потоков и человеческого голоса. Затемнением уничтожается граница между сценической реальностью и запредельным миром. Поток света справа от повозки, с которой встаёт умирающая Голда, перемещается в центр сцены, образуя круг, где Голда ворожит, помогая родам дочери, и одновременно теряет силы. Слева растворяются двери сарая, указывая вход в потусторонний мир, туда устремляется почти бестелесная светлая фигура, а освещённый верхний этаж дома - это мостик между жизнью и смертью…

«Любовь любить велящая любимым»

Режиссёрский рисунок в создании актёрского ансамбля тяготеет к симметрии. Каждая молодая пара играет индивидуальную истории любви, у каждого персонажа неповторимый характер, единая линия сценического поведения: вот нежная Цейтл и Мотл, который на глазах становится сильным мужчиной, любопытная Годл и романтичный Перчик, резкая Хава и здравомыслящий Фёдор (артисты Н. Молчанова и А. Худяков, Лобова и Ю. Луговых, Ю. Васькова и С. Горбунов). Своеобразную пару образуют самоуверенный ребе (артист В. Вагайцев) и лукавый поп (артист С. Гронский). Предприимчивый Менахем (артист А. Шпеко утрирует жесты, вольные манеры персонажа) и рядом Лейзер – мясник (артист А. Водопьянов), чья благородная натура раскрывается через несуетные движения, спокойные речевые интонации.

В спектаклях заняты две актрисы, играющие Голду, – Е. Царёва и Н. Волкова, и это неслучайно. Согласно режиссёрской композиции, Голда – душа дома, основа его стабильности, центр семейного круга, она - воплощение материнства. Е. Царёва создаёт характер, исполненный поэзии и красоты. Она лёгкая, изящная и беззащитная. Платок на голове повязан красиво, месит тесто, как будто танцует. Сценическое поведение её персонажа основывается на природном обаянии: «она идёт по жизни смеясь».

Голда в исполнении актрисы Волковой – земная, она - опора Тевье, она настоящая хранительница очага, актриса акцентирует силу национального характера. Там, где Царёва использует лёгкое касание, намёки, полутона, Волкова играет напористо, эмоционально, реалистично. Сцена болезни особенно подчёркивает разницу в трактовке образа. Усталая пластика движений, голос Голды - Волковой отражают страдание и жизнь через силу. У Царёвой героиня как будто и не больна, она почти не меняет интонации, не желая причинить окружающим боль.

В сцене смерти Голды, в момент, когда она помогает издалека рожающей дочери, обе актрисы избегают нажима и мелодраматизма, поскольку эмоциональная окраска эпизода – это сложное сплетение печали, радости, ухода в небытие. Волкова играет так, будто рожает вместе с дочкой, сжимая руки, напрягая тело, а уходя в небытие, ещё медлит у ворот: земное – притягивает. В голосе Царёвой –нежность и ласка, она гладит, колдует, избавляет от боли, как бы утрачивая собственную телесность, становясь прозрачной.

Центром актёрского ансамбля становится Тевье в исполнении Владимира Равдановича, и это несомненная удача актёра. Перед ним стоит двойная задача: он - рассказчик, а также играет главную роль, соединяя воспоминания с настоящим. Зритель не замечает стыковки образов, поскольку герой говорит на современном русском языке (другие персонажи – с характерными еврейскими интонациями). Мизансценически Тевье почти всегда в центре и большей частью в двух фронтальных ракурсах: лицом или спиной к залу, молится у алтаря или рассказывает историю семьи. Основой сценического поведения героя становится сдержанность. Пластически роль основывается на чёткости линий, простоте жестов, некоторой монументальности образа, что оправдано патриархальными семейными установками Тевье.

Сдержанность как лейтмотивное свойство характера раскрывается по мере того, как от горя каменеет душа Тевье. В эпизодах болезни и смерти Голды актёр выходит в застёгнутой наглухо куртке, напоминающей военную форму. В финале драмы герой замыкается в молчании. Эпическая суровость и отстранённость образа объясняется и обобщённым контекстом: Тевье – это несчастный библейский Иов, шекспировский Лир, любой скиталец, утративший дом и корни. Это единственный герой в драме, стремящийся познать судьбу.

«Поминальная молитва» - спектакль мастерский, обладающий образной силой и в тоже время безыскусный, трогающий душу зрителя человечностью.

Духовный склад Тевье определяется его верой в Бога. Герой Равдановича цитирует Ветхий Завет обыденно, как житейскую норму, однако ему ни разу не удаётся в процессе спектакля завершить молитву, он отвлекается на земные дела, на просьбы любимых. Божественная справедливость и человеческое милосердие в его душе не согласуются между собой, поэтому на сцене появляется двойник героя – Микола, книжник, которому передается формальная функция цитирования священных книг, и он не вписывается в общий круг страдающих, любящих, смеющихся и плачущих героев.

«Поминальная молитва» - спектакль мастерский, обладающий образной силой и в тоже время безыскусный, трогающий душу зрителя человечностью. Мы увидели историю, рассказанную языком правды, юмора и поэтической метафоры.