В это воскресенье вся страна в 75-й раз отметит день снятия блокады Ленинграда.
В Мурманской области сегодня проживают 175 человек, чьи судьбы скованы одной цепью с блокадным городом. С одним из них, Геннадием Робертовичем Лидером, пообщался корреспондент «АиФ на Мурмане».
«Ма, дай ля!»
Лилия Альшевская, «АиФ на Мурмане»: – Геннадий Робертович, каким вы запомнили Ленинград в блокаду?
Геннадий Лидер: – Когда началась блокада, мне было пять лет. Многие могут сказать: «Что там можно помнить в таком возрасте?» Ребёнок может не запомнить лица родственников, а трагические военные события, связанные с катаклизмами, врезаются в память на всю жизнь. Я помню, как мы с маленьким братом и матерью бегали в бомбоубежище. Помню, как жгли мебель в квартире, чтобы немного согреться. Помню, как грызли жмых: возникало ощущение, что ты что-то ешь, а на самом деле его было даже не раскусить.
Помню, что круглосуточно работали репродукторы, их нельзя было выключать, метрономы всё время стучали, показывая исправность прибора. Они передавали объявления о воздушных тревогах. У всех ленинградцев забрали приёмники, правда, после войны вернули. Это делалось, чтобы люди не слушали пропаганду. И кроме того, армии они были нужнее. Окна должны были быть заклеены газетной бумагой крест-накрест, чтобы не разлетелись окончательно от воздушной волны. На крышах дежурили школьники: тушили «зажигалки», которые сбрасывали немцы. При воздушных налётах выли сирены. Сейчас в Мурманске бывают учебные тревоги, да? А те сирены – это совсем другое.
При воздушной тревоге всех, независимо от пола, возраста и профессии, дежурные загоняли в бомбоубежища. Был один случай. За всю войну в районе главной водопроводной сети (через дорогу был наш дом) немцам удалось сбросить только одну бомбу. Однотонный снаряд попал в наш комплекс жилых зданий и разнёс до фундамента два подъезда шестиэтажного дома. При взрыве в соседнем бомбоубежище лопнули водопроводные трубы, двери засыпало обломками из кирпичей. Все, кто там был, погибли. В нашем трубы дали течь и двери заклинило, но мужчины смогли их открыть, и все выбрались наружу. В бомбоубежища попадали не только старики и дети, даже проходящих мимо военнослужащих дежурные загоняли внутрь во время тревоги. Выходили из подвала – а двор весь в осколках. Затем поднимались домой и ждали следующей тревоги. Сирены вопили по несколько раз за ночь.
В самом начале блокады мы не очень ощущали тяготы, ещё были запасы продовольствия. Голод начался осенью, когда разбомбили Бадаевские склады (склады имени Алексея Егоровича Бадаева, советского государственного деятеля, деревянные складские помещения для хранения продовольственных запасов. Были построены в 1914 году, располагались в Московском районе Ленинграда. – Прим. ред.). Там было много муки и сахара, при бомбёжке сахар тёк чёрной рекой. Город лишился запасов на два месяца.
Отец был на фронте, поначалу мы жили вчетвером: я, годовалый брат, мама и бабушка. Когда бабушка умерла, месяц она лежала в квартире – не могли похоронить. Морозы были жуткие, отопление – печное, а дров не было. Мы жгли мебель, находили какие-то щепки в развалинах. Мама рассказывала, что я не особо ныл или просил что-то, уже тогда всё понимая. Брату был всего год, говорил он только: «Ма, дай ля!» «Ля» он на своём языке называл хлеб. Когда нас эвакуировали, брату было уже два года. Питание в блокаду – 125 граммов неизвестно какого хлеба в сутки и больше ничего. Спали в зимней одежде. Воду таскали из Невы.
Страх вместо конфет
– А какие-то приятные воспоминания сохранились в памяти?
– Что же может быть приятного? Сплошь холод и голод. Приятно только то, что живы остались. Одни страдания. Сколько людей погибло, маленьких детей. Что же может сказать ребёнок, который жил в таких условиях? Ни конфет, ни игрушек, ничего. Только страх... Однажды, уже в эвакуации, началась гроза. Помню, как я закричал: «Мама, бомбят! Бежим в бомбоубежище!» Мать тогда успокаивала меня, что мы не в Ленинграде, а в тылу и бомбёжек здесь нет. Да и никто не сможет сказать ничего хорошего про детство в блокаде. Счастье в том, что люди выживали. Налаживали потом жизнь, где-то учились, работали. Даже те, кого впоследствии догнала блокада и они не прожили долгие годы, – люди всё равно смогли выбраться. Это и есть то светлое и тёплое.
– А как проходила эвакуация?
– Зимой 1942 года семьи с детьми начали эвакуировать. Зачем голодному городу лишние рты? Да и будущее поколение нужно было сохранять. Зимой отправляли по Ладоге на машинах, а летом – на различных плавсредствах. Нас эвакуировали в июне 1942-го. Я помню разномастную флотилию буксиров и барж. Зимой иногда бывало, что пока эвакуационная машина доедет до точки назначения, в ней не останется никого живого. Обессиленные люди просто-напросто замерзали. Трупы складывали огромными штабелями. Летом, во время нашей эвакуации, сильно бомбили. Но буксирчик как-то проскочил, повезло, мы остались живы. Как сейчас помню: летит группа самолётов и всю эту флотилию «поливает» с воздуха. В Кабоне мы недели две ждали, чтобы прорваться за линию фронта. А что такое пересечь линию, когда за годы войны немецкая авиация стала господствующей? Поезда с беженцами обнаруживали с воздуха и сбрасывали на них бомбы. Погибали целые составы. Поэтому в безопасности себя люди чувствовали только за Уралом. Мы две недели жили в товарных вагонах, поезд не мог тронуться и пересечь линию фронта. Но там были уже и кипяток, и еда.
Под Новосибирском после эвакуации мать покупала молоко у крестьян. Холодильников не было, а хранить как-то надо. Помню, как его в металлической кастрюле выставляли на улицу, молоко превращалось в лёд. Утром мать вставала, топором откалывала кусок, растапливала. Получалось всё то же молоко, хорошо сохранившееся!
Однажды мама пошла за водой к колодцу, вокруг него всё было обледеневшее, поскользнулась, рукоятка с полным ведром выпала из рук и начала бешено крутиться. Матери распороло висок. В амбулатории зашили, остался большой шрам. Ещё немного – и мы с братом остались бы сиротами.
А ещё я в течение всей своей жизни долгое время не мог есть морковь. Знаете почему? Как-то мать ушла на работу, а мы с братом съели на двоих небольшое ведро морковки: есть-то хотелось. С тех пор вплоть до недавнего времени смотреть на неё не мог.
– Сегодня рассказывают жуткие истории, как голод менял сознание людей…
– Конечно, и каннибализм был, и диверсанты-предатели. Известный ленинградский писатель Даниил Гранин однажды выступал в немецком Бундестаге, целый час разговаривал с депутатами Германии. Рассказал им такие эпизоды блокады, что кое-кто из немцев пускал слёзы. Ведь они понятия не имели, что творилось руками их войск. Ему тогда предложили присесть, человек был старый. На что Гранин сказал: «Нет. Я буду стоя». Одним из примеров была такая история: умер маленький мальчик, у него осталась сестра, девочка постарше. Мать положила тело ребёнка за окно и отрезала куски, чтобы сохранить жизнь дочери. У самого последнего подлеца от таких слов что-то внутри должно было шевельнуться.
– Как сложилась ваша судьба после войны?
– В июне 1944-го вернулись в Ленинград, наша квартира осталась невредимой. Помню, как немецкие военнопленные работали под охраной. Мы, мальчишки, в войну играли, стреляли в них из рогаток. Конвоиры нас, естественно, гоняли. Но тогда немцы уже добренькие были, успокоились. Неприязнь в ещё военном, но уже не блокадном Ленинграде нагоняли «душегубки». Это немецкие большие машины с закрытым кузовом. Туда во время блокады загружали мирное население, захваченное в облавах на немецкой территории, и задраивали отверстия. Только выхлопные газы выходили внутрь, а не наружу. Пока машина ехала к месту назначения, в кабине не выживал никто. После блокады, когда наши забрали эти машины, их использовали для перевозки грузов. Каждый раз, когда их видел в городе, становилось не по себе, понимая, для чего они предназначались.
По окончании войны матери вручили медаль «За оборону Ленинграда». Она участвовала в строительстве оборонительных сооружений. В 1947 году мы переехали во Фрунзе, куда отца перевели работать главным инженером министерства. Там я окончил школу. Потом стал поступать в училище. Вся моя дальнейшая судьба связана с Мурманским траловым флотом. За четверть века дослужился до капитана дальнего плавания.
– Геннадий Робертович, сегодня некоторые люди позволяют себе задавать немыслимый вопрос: может быть, стоило сдать Ленинград? Как объяснить им, что сама эта формулировка недопустима, по крайней мере пока на земле живёт хоть один блокадник?
– Нужно рассказать этим людям, что в приказах немецкого военно-морского командования было написано примерно следующее: Ленинград должен быть стёрт с лица земли, а население уничтожено, потому что кормить такой большой город в планы гитлеровцев совсем не входило. То есть все, включая детей, подлежали уничтожению. Вдумайтесь, 82% военного времени немецкие войска находились под Ленинградом, потому что советские воины сдерживали их и не давали захватить город. Если бы вся эта армада вторглась в Ленинград и прошла на Москву, ничто не спасло бы ситуацию. И как можно говорить о том, что нужно было сдать город Гитлеру? Жертв было бы меньше? Нет. Зачем им двухмиллионный Ленинград, который они ненавидели как город трёх революций?
Мне уже 83-й год, а тех, кто был награждён медалью «За оборону Ленинграда», остались единицы. Многие в Европе верят, что войну выиграли американцы. А что они сделали? Открыли второй фронт, когда его уже и открывать нужды не было? Молодёжь сейчас, к сожалению, многого не знает. Пока мы живы, нужно им рассказывать!
Смотрите также:
- Родину разминировал. До сих пор на Кольском полуострове находят боеприпасы →
- Подвиги Панфилова. Воспоминания сестры защитника Кольского Заполярья →
- Медвежонок поселился в мурманском приюте бездомных животных →